Сообщений в теме: 4

[Куська]

Моя борьба

 

В Лондоне, проходили первые послевоенные Олимпийские игры. В Москве, только что закончилась сессия ВАСХНИЛ, на которой разгромили генетику. А Нестор, неся слово божие и своё семя по миру, утомившись скитаниями по нижней Волге, решил остановиться на недельку в Харабалях. Он здесь никого не знал, но сердцем чувствовал, что в крае катастрофически не хватает веры и любви. Он готов был дарить и то и то. Много и безвозмездно. Приютила его одна молодая колхозница неравнодушная к бородатым скитальцам, она жила с мамашей староверкой. Похлебав домашних щей, Нестор покинул село, а под сердцем у староверовской дочки остался секрет.

 

Весной шестьдесят девятого на Байконуре строили много жилья для персонала сверхсекретной космической программы. Кадров не хватало. Таня, попала сюда по распределению из Астрахани, и её сразу назначили мастером, страна ещё доверяла молодым специалистам. Вскоре об этом узнал Николай Нестерович, молодой военнослужащий из Харабалей. Коля служил в военной части шофёром и довольно часто имел в распоряжении свободное время и грузовик. Он был напорист и хитёр. Однажды ночью, в нарушение устава, он привёз Таню посмотреть на ракету, ту самую, секретную, лунную, сверхтяжёлую. Это была самая большая в мире ракета. Она стояла, подпирая ночное небо и её верхушки не было видно, но и тогда Таня устояла. А в июле эта ракета взорвалась на стартовой площадке. Две тысячи тонн керосина и кислорода взметнулись в небо Казахстана красивым плазменным грибом. В двадцатикилометровой зоне повышибало стёкла. У молодого мастера Татьяны появилось много работы.

 

В пятиэтажной общаге, где только что закончили менять стёкла, Коля и Таня уединились от шумной компании в пустой комнате. Таня ещё сомневалась, ведь Коля у неё первый, и тогда, гены хитрого монаха заставили Николая пойти на крайнюю хитрость, — он пообещал жениться. Был выходной день. На молочной ферме на севере штата Нью-Йорк проходила Вудстокская ярмарка музыки и искусств. Полмиллиона душ предавались блуду, под звуки рок-н-ролла обдолбившись веществами. Говорят, было весело: двое родились, трое померло. А сколько было зачато, одному богу известно. Достоверно известно лишь то, что один из почивших, умер во время выступления Рави Шанкара, перебрав с героином. Именно его душа, не сумев смириться со столь неожиданно прерванным праздником, взлетела высоко в космос и, облетев луну четырежды, рухнула в районе стартовой площадки на Байконуре, притянутая следами недавнего грандиозного фейерверка и запахом тел, занимающихся любовью в душной общаге. Душа искала нового приюта.

 

***

Тёплая мякоть цвета красного грейпфрута обволакивает меня. Сквозь все оттенки красного явно слышна сердитая речь.

— О и а у, о и а у, — Ругаются?! Приглушенные плотью звуки трудно разобрать, меня качает в тёплых волнах, нет ощущения испуга или дискомфорта. Просто я ещё не знаю, что всё это что-то значит.

— Проклинаю, проклинаю, — причитала моя бабка моей маме с порога. Мама привезла меня под подолом с Байконура. Там я был зачат, хотя я этого не помню. Однако, несмотря на то, что до моего рождения оставалось ещё несколько месяцев, проблемы я уже создавал.

 

Зимним вечером, в доме, все были заняты своими привычными делами, а я сидел в клетке. Мне было скучно. Я понимал, что у всех свои заботы, но мне-то скучно.  Рассматривая потолок и стены я, краем глаза, увидел маленькую тень, или движение. Моль, — подумал я, а моль всегда вызывает ажиотаж и веселье. И тогда я придумал первую свою шутку и сказал своё первое слово:

— Моль.

Мама и бабушка переглянулись, но видимо не расслышали слово.

— Моль! — Сказал я громче и чётче.

К моему разочарованию, интерес вызвала не моль, а то, что это сказал я, — так я и раньше умел, просто не было повода. Мне стали задавать вопросы, но моль или тень уже исчезла, и мне добавить было нечего. Конечно, в здравом уме в это трудно поверить, но я тогда был слишком мал, чтобы рассуждать здраво.

 

В год я уже вполне прилично ходил и говорил, поэтому в яслях проблем со мной не было. Проблемы были у меня, —  было невыносимо неинтересно и невесело. Маленький дворик, где в центре, ещё меньший загончик — маленькая левада, как для поросят. Там нас и держали между кормёжками и сном. Дети, за которыми не нужен был присмотр, были предоставлены сами себе и возились кучками, а мне делать было нечего, и поговорить не с кем. Я понимал, что у взрослых есть работа и мне нужно лишь переждать, когда она закончится, поэтому, в основном сидел в уголочке, рассматривая свои мечты, и ожидал, когда меня заберут.

 

А однажды, ко мне подошёл мелкий пацан и ударил. Я не знал что делать в этом случае, так как не был осведомлён о причинах, поэтому, просто отошёл на другое место. Пацан опять подошёл и замахнулся, но я схватил его кулачок своей левой рукой, так как он замахнулся правой. Несколько секунд пацан в недоумении смотрел на меня, а потом убежал. Я так и не узнал, что сделал неправильно. Узнала мама, ей донесли нянечки. И ещё донесли, что я с ними не разговариваю. А надо было? Как можно разговаривать со взрослыми тётями, которые сюсюкают с человеком способным говорить нормально? Сюсюкать в ответ?! Да мне было неудобно.

 

Сигнал мне был понятен, если я что-то делал не так, сразу докладывали маме, чем её огорчали. Зачем?! И я решил, что нужно делать как все, дабы не палиться. В следующий раз, когда этот шкет проходил мимо, я поставил ему подножку. Он упал и сразу завопил. От неожиданности, дабы заткнуть его я дал ему леща. Он заткнулся, но маме опять доложили.

 

В общем, довольно скоро я понял, что ясли не мой уровень и просто ожидал, когда вырасту и буду переведён в сад. На сад я возлагал большие надежды.

 

В яслях скучно, а вот дома, порою, нет. Был у нас аквариум, круглый как скафандр, и в нём рыбки, дешёвые гуппи. Иногда, по неизвестной причине, одна из рыбок совершала самоубийство, и я даже полагал, что правильное название рыбок: «глупи». Мы находили их возле аквариума на полу, иногда даже и не возле. Но никто и никогда не видел как они это делают, и меня ужасно донимал этот вопрос. Я часами дежурил возле аквариума, но никаких подозрительных процессов не наблюдал. Зато за мной частенько наблюдала бабушка, её кровать была рядом, а сама она была уже лежачая. Однажды я прямо спросил:

— Бабушка, а ты видала, как рыбки выпрыгивают?

— Видала,  — спокойно ответила она, — и ты увидишь, однажды.

 

Однажды вечером, мама ушла, а мы с бабушкой дремали. Мне, как обычно, надоело ворочаться, и я решил снова понаблюдать за рыбками, прямо со своей кровати. Было немного сумрачно, но не темно. Ничего не происходило. Я немного отвлёкся и не заметил, что бабушка проснулась и наблюдает за мной. А когда я снова посмотрел в сторону аквариума, то у меня перехватило дух: от аквариума, прямо по воздуху, плыл небольшой колеблющийся шар воды, а в нём рыбка! Я машинально встал с постели и подошёл к нему, он был уже в паре метров от аквариума и на уровне моей груди. Размером с теннисный мяч, неровное и постоянно колеблющееся тело было прозрачно, рыбка, плавающая в нём, казалось, не испытывает дискомфорта. Я такое видел в космосе, но не на земле. Разумеется, я машинально потянул руку, бабушка велела не трогать, но было поздно. Как только я коснулся влажной поверхности, на ощупь это была обычная вода, шар упал вниз самым банальным образом, будто просто вылили из стакана, попало и мне на ноги, это была вода, самая обыкновенная вода. На полу трепыхалась рыбка. В коридоре послышались шаги.

— Никому не говори, — потребовала бабушка.

— Я только маме…

— Никогда, никому не говори, — настояла бабушка, и я понял, что это касается и мамы. Я быстро метнулся в кровать и притворился спящим.

 

— Да что ты, опять рыбка на полу, что с ними происходит? — услышал я голос мамы, и заснул.

 

Мне ужасно хотелось рассказать кому-нибудь, но приходя в ясли, я понимал, что здесь этим поделиться не с кем. А когда бабушка ушла навсегда, рыбки больше не выбрасывались, и я напрочь забыл про всё это, потому, что больше никогда такого не видел.

 

Вода была первой стихией, с которой я столкнулся. Точнее, я в ней вырос и из неё вышел, и в прямом смысле, и в эволюционном, но в настоящий момент жизни, никакого опыта, кроме наблюдательного, у меня не было. Вскоре он представился.

 

Как-то меня взяли на пляж. Катаясь на камере, я сильно откинулся назад и упал с камеры вниз головой, перевернулся в воде и оказался животом вниз. На фоне тёмной бездны мелькали миллионы искристых пузырьков, они щекотали лицо, хотелось улыбаться. Я не испугался, мне показалось, если принять позу зародыша, то можно так пребывать бесконечно, это было знакомое состояние. Вскоре мне захотелось дышать, и я сделал вдох. Холодная, тягучая масса заполнила горло и остановилась, как я ни старался я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Такое мне не было знакомо, я совсем немного лет ещё дышал лёгкими, и просто забыл, что ими нельзя дышать в воде.

 

Вытащили меня вовремя: сознание ещё не отделилось, а тело ещё не нахлебалось. Я очень скоро забыл об этом случае, но воду стал бояться. Не саму воду, как вещь в стакане, а те места, где воды более чем по шею, особенно если вода мутна, как в великорусской реке. Дед меня водил в бассейн, на соседней улице. Маленький, с приятным двориком, с канонической девушкой с веслом в центре, мне там нравилось, но лишь потому, что бассейн маленький, вода прозрачная, и, неглубоко. Так что, воду я не боялся, а принял правила игры этого мира. Я стал осторожней. И ещё я понял, что другие люди бывают, всё-таки нужны, иногда, чтобы спасти.

 

Все эти перипетии происходили на фоне  отбывания моего срока в яслях, а я ждал, когда стану старше и меня, наконец, переведут к взрослым в сад. Поговаривали, взрослые естественно, ясельники про это видимо не знали, что в саду будет много развлечений и интересных занятий. Но я предполагал, а кто-то располагал, и я впервые столкнулся с форс-мажором: — вместо садика меня уложили в больницу с дизентерией.

 

В больнице, я был совершенно один, без родных и знакомых, зато в отдельной палате. Я ж заразный. Мне так сказали. Было довольно скучно, но, зато никто не мешал мечтать, чему я и предавался всё время между процедурами, прилипнув к потолку своей палаты. А процедуры были нехитрые, в основном, глотать кишку, раз в несколько дней. Дело не особо приятное, но когда мне объяснили ради чего, то я, представив себя как бутылку с жидкостью, легко понял принцип и стал сотрудничать. Я понимал, что кишку глотать придётся по любому, так чего же биться в истериках.  Проблем со мной не было у врачей. Были вопросы.

 

Основной вопрос у них был: откуда я знаю, что сейчас они придут за мной и поведут кишку глотать? Всегда, когда они заходили в палату, я уже надевал тапки. А откуда я знал? Я просто просыпался, если спал, или просто вспоминал, что пора кишку глотать и надевал тапки, тут они и приходили. Я вообще полагал, что у них там есть окно в мою палату, и они следят за мной. Потому что там было много окон в разные комнаты, и я следил за некоторыми. Например, за мальчишкой из смежной палаты. Прямо в стене, между нашими палатами было окно, оно периодически открывалось и становилось видно, что за стеной. Однажды, когда к соседу пришли врачи, он не захотел кишку глотать и закатил истерику, такую, что его не повели и оставили в палате. А когда врачи пришли ко мне, я стал спрашивать почему соседа не повели, только из-за того что он расплакался? Я тоже могу расплакаться.

 

Так у них сразу появилось много других вопросов. Я честно и отвечал про окно. Но окно оказалось странным, взрослые его не видели, и утверждали, что оно мне приснилось. А раз приснилось, откуда я знаю, когда они придут и что сосед расплакался? Тут вопросы стали появляться у меня. Много вопросов.

 

Например: почему я могу выпрыгнуть из макушки, пока сплю, и полететь по палатам, смотреть где что происходит, а когда я рассказываю про это взрослым, — мне не верят. Я частенько прилипал к потолку в своей палате, обычно в самый угол, и оттуда наблюдал, как убирается нянечка, пока я сплю. Почему в угол?! Быть без тела оказалось слегка неуютным, нет того сосуда, который удерживает эмоции. Поэтому, я по привычке искал укромный уголок, но я ничего плохого не делал.

 

Я вообще ничего не делал. Да в больнице и нечего было делать, кроме как лежать и мечтать, о том, как мне станут верить взрослые, когда я вырасту.

 

Часто, перед тем как заснуть я слушал, как маршируют солдаты. Шрум, шрум, шрум. Левой, левой, левой. Слаженный строй солдат шагал по рыхлому весеннему снегу, от стены больничного корпуса доносилось приглушенное эхо шагов, будто в продолжение ночного марша. Они маршируют каждый вечер. Часами. Пока я пытаюсь заснуть. Всю своё детство я засыпал под марш солдат. Я не знал, откуда они там, но я знал, что они были всегда. Я спросил однажды у врача, они же для этого носят белые халаты, чтобы на вопросы отвечать, почему я каждую ночь слышу марш, но никогда не видел солдат в больнице. Врач сказал мне, что всё это фантазии и ничего нет. Потом он стал говорить что-то про дефект сердца вызывающий повышенную систолу, но это он говорил не мне, а другим врачам. Я ничего не понял, потому что думал, что это не про меня.

 

Удивительным образом, в инфекционной больнице, в индивидуальной палате я умудрился заболеть ветрянкой. Это задержало меня ещё на неделю, но не только не огорчило, а добавило целую неделю мечтаний о садике, мне он виделся роскошным фруктовым садом, где вокруг деревьев играют дети, во что хотят, и нет ни одной нянечки, потому что дети взрослые. Я думал, что там все такие же, как я, видящие цветные сны, умеющие разговаривать на взрослые темы и ходить, в том числе в туалет, самостоятельно. Я прекрасно осознавал, что садик не является моей конечной целью, так как после ещё и школа, и техникум, и работа, но мне хотелось быть немного взрослее уже сейчас.

 

Сад был с повышенной воспитательной нагрузкой, но был не роскошный и не фруктовый. Дети оказались не сильно интереснее ясельников, но хотя бы не пахнет блевотой и поносом. Я сидел и наблюдал за всеми, высматривая того с кем буду дружить, пора уже заводить друзей, но по большей части, предавался самоощущению, что наконец-то я в саду, наконец, я вычеркнул очередной скучный этап взросления, и уже никто не назовёт меня малышом.

 

Позвали на обед. Нас рассадили и сказали, что теперь это наши столики и нам их нужно запомнить, у каждого был свой столик, это мне понравилось, это по-взрослому. Потом нам велели сесть и ждать когда подадут всем. Нянечки, в садике они всё-таки были, разносили тарелки, а приборы уже были на столах. Потом нам велели надеть переднички. А вот это было уже настораживающе унизительно, — какие переднички? что за ясельные пережитки. Но не это оказалось последним разочарованием в первый день.

 

В середину зала вышла самая большая и некрасивая нянечка и стала громко говорить: — А теперь, дети, возьмите ложку в правую руку и начинайте кушать. Поняв, что это не важное объявление, а простая формальность, я налёг на жрачку. Не помню, сколько раз я успел махнуть ложкой, тарелка ещё была полной, как кто-то, на лету поймал меня за руку, в которой я держал ложку и больно потянул вверх. Это было толстая нянечка, она вывела меня в середину зала, и, не отпуская моей руки, стала говорить ещё громче:  — Внимание дети, все посмотрели сюда. Видите, как держит ложку Кошаков. Это неправильно! Так делают только уроды. Кошаков, ты что урод? а ну-ка возьми ложку в правую руку.

 

Я осматривался как испуганный зверь, два десятка детей смотрели на меня как на урода, хихикая, и держа ложки в правых руках. И тут до меня дошло, всё дело было в том, что я взял ложку левой. Меня обуял настоящий ужас. Я в яслях старался не выделяться и быть как все, и тут, оказывается, взял ложку не в ту руку. А какая разница? Почему мне никто не говорил? Почему ложку нужно держать не в той руке, в которой удобно? Вопросы рождались и лопались как мыльные пузыри, не находя ответа в криках нянечки. Я же не делал ничего плохого, что происходит?

 

Меня грубо усадили за стол и проследили, чтобы я донёс ложку до рта правой рукой, но есть уже не хотелось, хотелось убежать из сада навсегда. Я был унижен и хотел плакать. А я был только первый день! Это было ужасным разочарованием, фактически крахом ожиданий, но и оно не стало последним в первый день.

 

Был я маленький, и как-то полез в буфет. Не помню зачем, может потому, что я туда ещё не лазил, из-за того, что он высокий. А теперь я освоил табурет. Я залез на табурет, и выпрямился, моя голова оказалась выше столешницы, и прямо перед моими глазами появились две пугающе-красивые птицы. Сирин и Алконост. Репродукция Васнецова, вырезанная из журнала и вставленная за стекло, дабы скрыть нищету посуды. Я картинку не видел раньше, она была очень правдивой, но что-то меня насторожило. Не в эстетике, не в анатомии, загадочных существ детям показывают массу. В  смысле. Впервые я понял, что картинка изображает не просто вещь или зверушку, реальную или выдуманную, а что-то большее, чем можно нарисовать. Я довольно долго рассматривал эту картинку, несмотря на то, что ужасно чесался писюн. Тут и вошла бабушка.

— Ю, ю, ю, разве можно нагишом да перед девочками?!

Кого бабушка назвала девочками, себя или птиц я не понял, но понял, что что-то сделал не так. Однако бабушка не нянечка и рассказала мне, что нагишом бегают только малыши, а взрослые дети в труселях, чтобы письку не теребить. Я спросил, что плохого в том, чтобы теребить письку, и она странно ответила:

— То, что твою письку может увидеть девочка. Девочки не должны видеть твою письку! Беги, быстро надевай трусы. С тех пор всё красивое и загадочное мне видится немного постыдным.

 

Чтобы тихий час был тихим, сразу после обеда нас всех, хором повели в туалет. Большой туалет на пять вокзальных писсуаров и один унитаз в углу. Детсад в старом особняке, перекраивали, как умели. Мальчиков поставили к стене лицом, рассматривать краску, она местами от этих взглядов вздувалась и шелушилась. Зелёная, точнее, мутно салатовая, в Астрахани всё такого цвета. Так вот, мальчики, по двое допускались к унитазу и писали стоя. Кто хотел по-большому, ждал когда, поссут все. А девочки в это время по пять штук сидели и открыто наблюдали, как особо впечатлительные мальчики пытались выдавить из себя хоть что-то. Девочкам смотреть не запрещалось, по какой-то неразглашаемой причине. Я сказал, что не хочу писать. Нянечка настаивала и уверяла, что во время тихого часа она меня не отпустит. Да и ладно, буду терпеть до дома, лишь бы не испытывать стыд перед девчонками, решил я.

 

В СССР не могло быть дефицита мест в садиках, поэтому садики были переполнены. Я был во второй волне, и на нас просто не хватало мест, поэтому, мы спали в актовом зале. Дети, кто мог, самостоятельно несли раскладушки в зал и там ставили их по меткам краской на полу. Нам рассказали, как их ставить, я освоил мгновенно. Ну а что в раскладушке хитрого? А были те, кто так и не смог. И казалось, что может быть неприятного во сне на раскладушке, которую сам и собрал?!

 

Свет! Мы в огромной комнате старинного особняка с пятиметровыми потолками и трёхметровыми окнами на двух стенах. На окнах не было темных штор, только полупрозрачные занавески для красоты, но лучи солнца они не останавливали, лишь дробили их на ещё более острые осколки. А тихий час, между прочим, в полдень, в астраханский полдень. Жарко и ярко. В форточки доносятся звонкие голоса велосипедных звонков, лай собак и крики девчонок… как можно заснуть? Да и строй солдат никак не приходил ко мне при свете яркого солнца. И, тем не менее, только я и не спал.

 

Но и это было не всё. На одной из стен между огромными окнами висел огромный портрет человека. Он стоял, в лакированных туфлях на помытой дождём брусчатке на фоне красной башни. Ботинки мы могли хорошо разглядеть, так как они были ниже всего, а вверх уходил гордый торс в странном пальто. Человек носил смешную кепку. Неприятно было то, что этот дедушка смотрел прямо на меня, не сводя взгляда, оттуда, из-под высоченного потолка. И смотрел как-то хитро, и пронзительно, будто спрашивал, — не сделал ли я чего нехорошего сегодня. И в какое бы время я не посмотрел на него, хоть открыто, хоть из-под одеяла, он всегда мгновенно находил меня и всегда смотрел не моргая. Не любил я этого деда.

 

Так как времени было много, а делать ничего было нельзя, я мечтал. Мечтал о старшем братике, который приедет за мной в садик на большом мотоцикле с коляской. Мечтал об отце, без мотоцикла, просто хотелось, что бы он у меня был. И больше всего на свете мечтал поскорее вырасти и оказаться подальше от всего этого ада, несмотря на то, что я был первый день.

 

Во время тихого часа невыносимо захотелось поссать. Я попросился у большой нянечки и она, видя, что все спят, разрешила. В туалете никого не было. Он был полностью в моем распоряжении. С тех пор я ходил в туалет в середине тихого часа, когда все уже спали, включая нянечек.

 

Однажды, много позже, приходил доктор и всех нас щекотал. У меня он нащекотал искривление позвоночника, потому что быстрорастущему организму противопоказана провисшая раскладушка. Видимо, я один был быстрорастущим организмом, ибо искривление нашли только у меня. Дед принёс мне кусок ДСП, и это лишь добавило подозрений в моем уродстве среди всех. Впрочем, заснуть доска тоже не помогала.

 

В садике, мы действительно делали поделки, не часто, но делали, и это было интересно. Перед очередным, непонятным мне праздником мы делали стаканчик для карандашей из папье-маше, раскрашенный под хохлому. Надо заметить, многодневный, и, довольно трудоёмкий технологический процесс, требующий большого количества движений пальцами. Мне такое нравилось. Я даже придумывал звук на каждое движение пальцами и тихо бормотал свои молитвы, когда что-то мастерил.

 

Так вот, до сего дня я неплохо работал ложкой правой, так как выработал простую, но эффективную технологию, я подкладывал левую ладошку под левую ягодицу, так, чтобы большая площадь ладони была прижата моим весом. То есть я сидел на своей левой руке. Мне стоило труда не пользоваться левой рукой, но бдительная нянечка всегда была рядом и рада была напомнить при всех, какой я урод. Так я довольно быстро справился с неконтролируемым порывом левой руки, и в столовке ко мне претензий больше не было, но на этот раз обе руки были необходимы.

 

Больше я был озабочен не поклейкой кусков мокрой газеты на пластмассовый стакан, а тем, что какой рукой делать, держать левой, а клеить правой, или наоборот. От этого я нервничал, и получалось не очень. Нянечка пристально следила именно за мной, что добавляло нервяка. Тем не менее, по моим визуальным оценкам справился я не хуже других, да пожалуй, лучше многих, чего уж там. Но я устал. Я как-то странно впервые устал, не так, когда ничего не хочется делать, а так, когда ничего не хочется думать. А ночью, строй солдат маршировал в сапогах с набойками по асфальтовому плацу непривычно долго.

 

На следующий день мы раскрашивали свои стаканчики под хохлому акварелью. И на этот раз, нянечка строго приказала держать кисть в правой руке, как все. Я вовсе не был против, быть как все, но держать кисть в правой руке и рисовать тончайшие линии, как это вообще возможно? Почему все делают себе неудобно?! Когда мы закончили, нянечка взяла мой стакан, именно мой, почему мой? и показала всем. Вот видите, — как всегда громко, заговорила она, — может, если захочет, получился отличный стакан для карандашей, подарок маме на восьмое марта. А я думал про себя: — да если бы я мог нормально работать, без оглядки на то, что снова опозорят перед всеми, применяя левую руку на всю катушку, этот стакан мог бы украсить лучшие музеи мира, а то что вышло, кривое испачканное акварелью говно, а меня вновь выставляют перед всем коллективом как чучело. Зачем так много внимания уделяют именно мне? Я выкинул свою поделку в мусорное ведро, не стал дарить это маме. Так я понял, что такое массовое штампование предметов и людей. А мне, хотелось дарить уникальное. С этих пор, я старался саботировать и уклоняться, изображая обиду. Маме доложили, что я быкую, и порчу свои поделки. Так свои же, не чужие, в чем проблема?!

 

А ночью мне приснился первый кошмар: Я стою без труселей, в центре актового зала, из всех окон солнце светит, вокруг стоят дети, много детей, и особенно девочек.

— Ю, ю, ю, — громко кричит толстая нянечка, показывая на меня пальцем, хотя сама много раз ругала меня за это.

— Ю, ю, ю, — кричит бабушка со своей кровати, она уже не ходит, и добавляет, — беги, беги за труселями.

Я рванул что есть мочи, а нянечка снова показала на меня пальцем, — правую, ты что урод, Кошаков. Я подумал, что раз ложку нужно держать в правой руке, значит и бежать нужно с правой! Но ноги не слушались, ноги путались и ставили подножки друг другу, выясняя кто из них правая, а кто левая, они не слушались меня совсем. Я упал. Холодный дощатый пол, крашенный коричневой краской, трещинки в полу, трещинки в краске, я могу утечь в трещинку, могу. Я попробовал протечь под пол, но, видимо был уже слишком большим. Утром я понял, что нужно уметь не только засыпать, но и просыпаться, если это срочно понадобится.

 

В красные дни календаря у нас были утренники. Кстати, почему красные дни? красными были цифры в календаре, а дни были самыми обычными. И тем не менее, в особые дни, про которые знали взрослые, нас наряжали как клоунов. Я не совсем понимал, зачем это и какой в этом практический смысл, но так, как в этот день все выглядели как идиоты, даже нянечки одевали какой-нибудь кокошник, местами было даже весело. В общем, я понимал, что значение ритуала объединить разных людей на короткое время ради неясной цели. Ну ладно. В этом мире я уже много видел непонятного, а вот услышал танец маленьких утят впервые. Вы слышали? Танец! Ужасно аритмичная и атоничная мелодия, которая вызывает устойчивой образ лягушки, перееханной двумя велосипедами подряд –  бяк–бяк, бяк–бяк. Под неё не хочется двигаться, она парализует. И стихи. Учить стихи для меня не было проблемой, я запоминал их со слов, со второго раза, просто вспоминая яркие образы, возникшие при первом прочтении. А вот читать их перед детьми, когда они все смотрят на тебя и смеются, — это без меня. Так я и приобрёл устойчивый имидж уклониста.

 

Однажды мама не пришла за мной вовремя. Работа разъездная, в области, в основном паромы. Опоздай, и, либо крюк в сто километров, либо беги в село ищи паромщика, уговаривай. Но люди тогда добрее были. Шли на встречу. Меня забрала домой нянечка. Та самая, которая отучила левой рукой пользоваться и в туалете не велела на девочек смотреть, жила она недалеко от сада, тоже в старом фонде. Дома она оказалась весьма милой, даже ласковой тётушкой, накормила и уложила спать одного в огромной пустой комнате с высоченными потолками, которые не видно было в темноте. Сквозь шорохи старых привидений я услышал возню в коридоре и голос мамы. Теперь можно не беспокоиться. До дома я сам не дошёл, кажется, зато, впервые побывал в гостях у малознакомой женщины, без мамы.

 

 

Продолжение: Мемуары советского мальчишки.

[Alileo]

Мне понравилось, даже очень) Когда будет продолжение?

[Куська]

в процессе. очень сложно вспоминать что было более 40ка лет назад

[Куська]

В ноябре семьдесят шестого горел «Аркаша». Знаменитый астраханский театр, в парке Аркадия, в котором успел выступить сам Шаляпин, до того как он познал местных проституток.

С огнём я познакомился у печи. Я смотрел в открытую печь на пляшущих человечков, они забавно прыгали и толкались, тогда от них летели искры и слышался треск. И даже когда печь закрывали, через щели был виден мерцающий свет, цвета вечернего солнца и слышно было, как дуют в горшки десяток аборигенов.

 

Печь была открыта, и я созерцал пляску плазмы. Разумеется, за мной следили, но я всё делал быстро. Всё и всегда делал быстро. Мало кто мог предвидеть, что произойдёт в следующий момент с моими руками, я и сам не всегда знал. На жестяной фартук выпал маленький уголёк. Он был совсем мал, с горошинку, но он так слабо светился, что я решил немедленно вернуть его в печь, пока он не потух. Я схватил его пальцами и тут же услышал тихое шипение. Я стал прислушиваться к незнакомому звуку, как до моего мозга дошёл импульс: — брось —  и я бросил. В печь не попал, но никто и не заметил. Зато у меня странно зудели пальцы, было ощущение, что уголёк всё ещё между пальцами, хотя я ни чего не держал. На пальцах остались белые корочки, которые пахли едой. Я немного испугался и на всякий, никому не сказал. Вывод я сделал однозначный, если такой крохотный уголёк доставил столько боли, то что же там в печи? И я стал сидеть от печи подальше. И ещё, у меня появилось устойчивое ощущение жара в области, которой нет на теле. Оно просыпалось, когда разжигали печь, и засыпало, когда печь прогорала.

 

Ноябрьский вечер был мокрым и не располагал к прогулкам, мы играли в настольную игру у соседки дома, Ленка постарше и исполняла роль нянечки иногда. Уже с полчаса у меня было слабое, невнятное ощущение жара, но я не понимал откуда. У меня дома никого нет, и печь ещё не разжигали, у соседки тоже печь молчит. Наверное, я чую печи у других соседей, подумал я, и сразу-же увлёкся игрой.

 

— Аркаша горит, Аркаша горит, бежим смотреть, — послышались звонкие голоса на улице. Ленка метнулась во двор и через полминуты ворвалась в дом: —  Аркаша горит, быстро побежали. Она, вероятно, хотела без меня, но я был в нагрузку. Мы побежали что есть мочи. Ещё за квартал я слышал крики и странные сильные щелчки, как будто ломают кости, а метров за сто я почуял настоящую ярость стихии, моё лицо начало потеть. Чем ближе мы подходили, тем жарче становилось, и я вспомнил, что уже с полчаса меня смущал сильный жар в лице, но я не придавал ему значения, так как не понимал его причин. Теперь я понял, что это было.

 

— Аркаша горит, Аркаша горит, — из толпы доносилось то шепотки ужаса, то вскрики сожаления.

— Алкаша голит, Алкаша голит, — попытался я вторить толпе и с ужасом обнаружил, что потерял букву «Р».

 

Десятки людей бегали вокруг, отламывали и откидывали разные палки, я думал, что они стараются спасти театр, а много лет позже узнал, что его просто растаскивали на сувениры. Тушить его не пришлось. Я вернулся домой ошеломлённым. То, что видел я, некому было рассказать, хотя этот пожар видели многие. А то, что я потерял «Р», и не стоило никому рассказывать.

 

Первого сентября семьдесят седьмого утверждён новый текст гимна СССР, в котором убрали слова о Сталине.

 

Идея всем носить одинаковую одежду мне нравилась, ведь так проще всего быть как все и оставаться незамеченным. Да и сама форма была красивой, и дорогой, мама сказала. Но, по правде говоря, после яслей и сада я уже многого от школы не ждал.

— Ой какой белобрысый мальчик, а глазки какие голубые. А когда он родился? Майский?! Ой, всю жизнь маяться будет, — знакомились друг с другом молодые мамаши во дворе школы. Вот зачем они говорили это при мне? И если нейролингвистическое программирование всё-таки существует, то эти мамаши оказались мастерами его.

 

Не знаю, от чего я потерял «Р», от того что увидел первый свой кошмар, или, первый свой пожар. Или, вероятнее, из-за того, что левая рука, связанная с центром речи, между прочим, и окончательно подавленная моей волей сдалась. К школе я стал правшой, я вполне освоил карандаш правой рукой, а левая окончательно притихла так и прижившись под моей попой.

 

Когда я потерял «Р», то стал компенсировать дефект тем, что просто стал меньше говорить. И предложения всегда продумывал так, чтобы там было минимум звуков «Р» и надо сказать, что до сих пор мне  это удавалось. Поймала меня Ниныванна, в первый же день школы. Мы шли с ней после уроков, она вела меня за ручку. Нам было по пути, и в те годы увидеть на улице учительницу со своим малолетним учеником не было странным или подозрительным. Учительница знакомилась со мной и спрашивала о семье, начав, почему-то с бабушки.

— У тебя есть бабушка?

— Она погибла, — вздохнул я, все ещё огорчённый её уходом.

— В аварию попала?

— Нет.

— Угорела? — в округе одни старые особняки с печками, угорали не редко.

— Нет.

— Так может она умерла?

— Да.

— А почему ты сказал погибла?

Я понял, что мне некуда деваться, и признался, что не умею говорить «Р». Учительница присела и стала заставлять меня повторять за ней всякие слова с «Р».

— Надо с твоей мамой поговорить, может тебя к логопеду надо отвести.

К какому ещё логопеду?! слово «логопед» в моем сознании сразу трансформировалось с «рогопед», я думал, что именно так я стану говорить после встречи с ним.

— Давай понаблюдаем недельку, —  успокоила меня Ниныванна, — но научись рычать. Спрячься где-нибудь и рычи изо всех сил.

 

Совету я внял буквально, я запирался в амбаре, и к собственному удивлению, на второй день уже вполне прилично рычал, а на третий уже умел вставлять яркую «эрр», вместо тусклой «лээ». Логопед не понадобился, а окружающие так и не заметили. Ниныванна, вероятно, просто забыла, так как больше не пыталась меня подловить или поправить.

 

Пятого сентября, с космодрома Мыс Канаверал стартовала ракета-носитель «Титан», которая вывела на траекторию убегания автоматическую межпланетную станцию «Вояджер-1». Так человечество сделало первый шаг за пределы солнечной системы.

 

Это был мой первый понедельник, после первых моих выходных, я вернулся из школы и однозначно заявил, что больше туда не пойду.  Дома буду расти до тех пор, пока не стану взрослым.

 

Не проканало.

Нудной зубрёжке Олежка предпочитал естественные науки и практические опыты. Олежка никогда не задумывался, откуда к нему приходят идеи, он просто получал новую информацию и тут же в его голове возникали способы употребить знания на практике. Олежка был практиком, поэтому учёба в школе ему не давалась, скучно и неинтересно складывать и делить нарисованные яблоки. Вот если бы яблоки были настоящие, тогда Олежка поделил бы поровну. Просто, всем поровну. А по всем меркам советской педагогики Олежка был рядовым тошнотиком.

 

— Олежка, тележка, четыре колеса, поехал жениться, а лошадь без хвоста. — Хором дразнились девчонки.

Олежка решительно вышел на улицу с огромным молотком в руке, девчонки с визгом разбежались. Глупые женщины, — подумал про себя Олежка. Больше ему делать нечего, как гоняться за этими стрекозами с тяжёлой кувалдой. Стрекозами называли девочек взрослые, наверное, из-за полупрозрачных сарафанчиков. Сегодня, на уроке природоведения рассказали, что если ударить по граниту молотком, то полетят искры. Надо проверить. На Чеховой лежала девственная булыжная мостовая, булыжник везли с Кавказа, с реки Белая, как говорят. Олежка ударил скользящим ударом по крупному булыжнику, красивого сизого цвета, от него отлетело несколько ярких искр. Не врёт наука! — решил Олежка, и как только стемнело, в окружении заинтригованных соседских детей вышел на улицу, неся в руках несколько молотков. Выйдя впереди толпы, Олежка, один за другим метал молотки по булыжной мостовой. Тёмную, укрытую от звёзд и луны столетними кронами деревьев улицу озаряли разноцветные фейерверки. Публика возликовала. Уже на следующий вечер, все «селения» швыряли молотки по улицам, как только стемнеет. Вскоре пошли сообщения о жертвах, пожаловались маме. Занялся бы чем-нибудь полезным, —  сетовала мама.

 

Взрослые сказали, чтобы купить велосипед, нужно ходить в школу и учить математику. 2 х 50 = 100, решил пример Олежка. Чего сто? непонятно. Сто это или метр или рубль, допустим метр, что можно мерить метрами в велосипеде? — и тут Олежка вспомнил, что в «военторге» продаётся ниппельная резинка по цене 50 копеек за метр, и ещё там продаётся такая же ниппельная резинка кусочками по 2 сантиметра, по цене 2 копейки за штуку. Это что же получается, если я куплю один метр резинки за 50 копеек, то порезав его на 50 кусков и продав по 2 копейки, я получу в итоге 100 копеек, то есть целый рубль. Так вот что такое коммерция, — подумал Олежка, — так вот зачем ходят в школу, теперь понятно где взять деньги на велосипед. Работает математика, вот только где взять 50 копеек.

 

Все выходные с самого утра пришлось продежурить у ЗАГСа, но забота окупилась, Олежка насобирал стартовый капитал.

 

В фойе школы стоял Олежка, держа в ладошке горсть нарезанных ниппельных резинок. В округе, весьма кстати, орудовала банда, выкручивающая ниппели у оставленных без присмотра велосипедов. Товар был ходовой.

— Ребя, кому резинки нужны от ниппеля, по две копейки, как в военторге, но сразу, никуда идти не надо.

— У меня только три копейки, мама на газировку дала, а мне два ниппеля нужно, я у брата велик брал покататься, а у меня ниппели выкрутили, — ныл мелкий.

— Ладно, — сказал Олег — и отдал две резинки за три копейки. Так он научился делать скидки.

Бизнес неплохо процветал, Олежка почти отбил свои инвестиции, и уже прикидывал, что такими темпами он может купить велосипед уже в этом году, как вдруг подошла отличница Катя.

— Продай мне резинку.

— А тебе зачем?  — недоверчиво спросил Олежка.

— Брату подарю, — ответила она, и купила одну.

Но не успел Олежка уложить монетку в карман, как был схвачен учительницей за руку.

— Завтра же с мамой в школу, Кошаков. Совсем потерял стыд.

Как оказалось это называется спекуляцией и для взрослых, за это даже предусмотрена тюрьма, а так как Олежка не взрослый, то ему простят, но чтобы он больше и думать не смел. Вот Олежка больше и думать не смел, о математике, а чего о ней думать, если в реальной жизни она не применима по каким-то непонятным причинам.

 

Олежка, тем не менее, не отчаялся и решил искать финансирование другим способом. Если нельзя заработать, то можно найти клад. Но где искать клад в Астрахани?

 

Солнечным июльским днём класс повели гулять на стрелку у ЗАГСа. Олежка обратил внимание на старую туристку, неуклюже метнувшую монетку в речку, (чтобы вернуться), монетка не долетела до воды, а скатилась по крутому бетону до самой кромки и плюхнулась в жидкий ил. Лето в разгаре, уровень воды минимальный, и самая кромка у берега обнажена.

 

Он вспомнил похожий случай, тогда пьяные молодожёны кидали монетки совсем не далеко, значит, они все упали на бетон и скатились к его кромке. Там и надо искать. Вооружившись палкой-копалкой, Олежка спустился по сухому и чистому бетону прямо на грязный ил. Сделав пару копающих движений, Олежка тут же извлёк монетку, которая легко оттёрлась. Это были дореформенные 10 копеек. Олежка подумал:  — монета уже не в ходу, и не имеет нумизматической ценности, потому что таких, у каждого школьника горсти, но сам прогноз на клад оказался верным и Олежка продолжил. Уже через десять минут в кармане у Кошакова оказались 2х, 3х,10ти, 15ти, копеечные монеты дохрущёвского образца, три монеты николаевской эпохи и огромный елизаветинский пятак, а современных денег было очень мало. На велосипед будет трудно накопать.

— Кошаков, твою мать! да какого ж ты в грязи-то ковыряешься, неужели не можешь, как все в чистоте играть, а ну-ка поднимайся сюда, — кричала Ниныванна.

Именно в этом момент палка-копалка обнажила очередную находку, и она сверкнула солнечным светом. Олежка, не оттирая блестящий предмет от грязи, сунул его в карман и полез наверх по крутому бетону.

— Выворачивай карманы, — приказала учительница.

Олежка повиновался. Монетки не вызвали интереса у училки, а вот то, что Олежка не разглядел, очень заинтересовало. Вместе с монетками на ладошке лежало добротное, массивное, обручальное кольцо, и не было никаких причин думать, что оно не из золота. ЗАГС, в двадцати метрах, сколько судеб рухнуло прямо на этой набережной.

— Где взял, — спросила Ниныванна.

— Нашёл, только что.

— Не ври.

— Не вру.

— Я забираю у тебя кольцо, и завтра явишься с родителями.

Вот за что теперь?  — думал Олежка, — ну измазался, ну и что, разве дети не должны быть перемазанными?

 

Ниныванна отдала кольцо маме. Когда она поняла, что Олежка действительно нашёл кольцо, она решила что он может его потерять или променять, вот и забрала. А могла и поставить Олежку в известность о своих планах. На этот раз Олежка оставил затею самостоятельно заработать на велосипед, так как многого ещё не понимал.

 

Яблочный компот (10).

 

Автобусы остановились на площадке перед воротами, всех вывели, построили, пересчитали и повели в лагерь. Олежка был первый раз в лагере, но знал, что этот пионерлагерь имени пионера-героя Павлика, и хотя Олежка ещё не очень понимал, что геройского совершил Павлик, он знал, что в итоге Павлика убили. Стоит ли быть после этого героем?

 

Всех повели на линейку, для важных объявлений. Дорожка шла мимо яблоневого сада, Олежка столько яблок никогда не видел, у него не было дачи и бабушки в селе, поэтому с фруктами было не очень. Как же хочется захрустеть яблочко, другое, — думал Олежка, — ох и дам тут волю желудку. Однако лагерное руководство имело другое мнение на счёт яблок, на линейке, сразу после объявления расписания, вышла очень молодая и красивая медсестричка в халате и объявила: — Яблоки незрелые, их есть нельзя, они несъедобны, кто съест хоть одно яблоко из сада, тот попадёт на 48 часов в изолятор, на окраине лагеря, где ему будут делать промывание желудка. Облом.

 

После расквартировывания и до обеда народ был предоставлен сам себе. Олежка пошёл к саду посмотреть на яблоки, смотреть, вроде не запрещали. Сколько их тут! и сколько оттенков жёлтого и зелёного, он понимал, что яблоки нельзя есть, но они были ещё и чертовски красивы.

— Здарова пацан, хочешь яблоко? — положил по-отечески руку на плечо мальчик постарше. С ним были двое помладше.

— Ага, а мы уже объелись, — сказал один из двоих.

— Нельзя, тому, кто съест яблоко, сделают промывание и запрут в изоляторе, — напомнил всем Олежка.

— Ну, во-первых мы просто гуляем, ведь гулять врачиха не запретила, а во вторых, даже если ты и съешь яблоко, как она узнает?

Аргумент был сильным, и очень хотелось яблока прямо с дерева.

— Пошли — сказал один из мальчиков и крепко взял Олежку за руку, наверное, так сделал бы старший брат или отец, которых у него никогда не было. Немного удалившись в сад, они подошли к роскошному яблоневому дереву, мальчик постарше потянулся к самому красивому и большому яблоку, сорвал его и дал Олежке.

— Ешь, а то сам такое не достанешь.

Олежка откусил смачный кусок, держа яблоко двумя руками. Сколько оттенков кислого и сладкого фейерверком взорвались в организме ребёнка измученного зимой и школой. Олежка закрыл глаза от удовольствия. Наверное, это хорошие мальчишки, наверное, с ними можно дружить.

 

— Держите его, — приказал старший, и оба младших повисли на Олежке.

Заломав ему руки, а Олежка и не сопротивлялся, он так и не понял, что произошло, мальчишки привели его к одинокой избушке на краю лагеря.

— Вот, Марина Геннадьевна, он яблоки ел, мы все трое видели.

— Так ты сам мне… — начал было Олежка.

— Скажи честное пионерское, ел или не ел? — Строго спросила медсестра, та самая, что была на линейке.

— Ну ел. Если честное пионерское. Только я октябрёнок ещё, — гундел Олежка.

— Идите мальчики, спасибо за ответственность, — проводила врачиха пацанов.

Олежка остался в изоляторе с ней наедине. Но, вскоре и сестра ушла, повесив на дверь большой замок. В лазарете было две койки, две тумбочки и два окна с решётками. В процедурной: кушетка, стальной белый шкаф, преимущественно с бинтами, окно с решёткой. Не слинять.

 

Олежка уже час грустно сидел в одиночестве, на койке в ожидании промывания желудка, как вернулась сестра. Она принесла поднос с обедом.

— А когда желудок?  — спросил Олежка, ему не хотелось выблевать целый обед.

— Да не будет никакого промывания, это вам для острастки на линейке сказали. Ешь, и спать ложись, здесь расписание как во всём лагере.

 

Поев, Олежка улёгся на койку. Днём он никогда не спал, но что делать здесь? Медсестра, повозившись, минут пятнадцать в процедурной, вошла в палату. Олежка, на всякий, прикинулся, что спит. Сестра немного понаблюдала, и убедившись что Олежка ритмично сопит, а Олежка давно знал что именно ритмичное дыхание признак сна, сняла халат. Трудно было не выдать себя, но Олежка смог. Роскошная, взрослая деваха, в одних трусиках. Такое стоит и промывания, пожалуй. Сестра легла на соседнюю койку, повозилась пару минут и мирно засопела лёжа на спине.

 

Жарко. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь прозрачную листву, падали на пушистые холмики неги, колыхающиеся в такт сердцу молодой медсестры. Мраморно-розовая кожа с голубыми прожилками вен, казалось, светится изнутри. Дорожка тончайшего пушка уводит под резинку трусиков. Олежка посмотрел на дверь, ты была прикрыта лишь москитной сеткой. Ничего не стоит сдриснуть сейчас, но, когда Олежка насладится ещё такими роскошными грудями? и он принял решение остаться. Тем более что план побега натыкался на невозможность покинуть лагерь, дороги домой он не знал.

— Нравлюсь, что ли? — лукаво подмигнула сестра.

Олежка так увлёкся, что забыл про то, что притворяется спящим.

— Я тока проснулся,  — соврал он.

— Да, я заметила, с полчаса назад. Бабником вырастешь Олежка. Ну-ка ладошки покажи.

Олежка протянул руки. Сестра осмотрела ладошки с обеих сторон.

— А какие сильные ладошки у нас, без дела, на тебе масло, сделай мне массаж.

— Я не умею.

— Ты начни, там само пойдёт. А за это я отпущу тебя после тихого часа.

 

Сестра вытянулась на койке, а Олежка положил свои ладошки ей на круп, он почувствовал, как под его длинными пальцами затрепетал нежный животик.

— Ох, как ты смело начал, ну-ка, давай сначала повыше.

Олежка пробежал пальцами по каждому рёбрышку медсестры. Та вздрагивала и всхлипывала при каждом прикосновении, но останавливаться не велела. А потом, она легла на спину.

— Да где ж ты этому научился? А животик мне помни, нежно.

Олежка положил свои ладошки на живот медсестры и закрыл глаза. Вскоре пальцы сами знали, что делать и Олежка не открывал глаз. Он изучил каждый сантиметр женского тела, от ключиц, до пяток, а тело в это время вздыхало и извивалось. Олежка понимал, что ей это нравится. И он был нежен. В одно из касаний, пальцы поднырнули под резинку и запутались в густой растительности.

— Да какой же ты быстрый, нельзя в трусы лезть при первом свидании, Олежка, — засмеялась сестра, — мой руки и дуй в отряд, и никому не говори о том, что здесь было, всё равно не поверят.

 

За ужином, Олежка рассказал, как его обманули и как он насладился медсестрой. В первое поверили, как оказалось, не его одного обманули, это рядовая практика в данном лагере, а во второе не поверили.

— Брехло ты, Олежка. Сиськи медсестре он мял. Сочиняешь. — Сделали вывод сотрапезники и ушли.

 

Олежка остался допивать свой компот. Он посмотрел сквозь гранёный стакан на блики заходящего солнца. Светлая, немного зеленоватая жидкость приятно рассеивала лучи, в стакане плавала светло-зелёная долька свежего яблока, с отслоившейся кожицей. Олежка залпом выпил и когда кусочек варёного яблока оказался во рту, он привычным движением растёр его по небу. Кисло-сладкое наслаждение медленной волной стало подниматься верх, казалось, что вкус мягким шариком впитался в небо и стал подниматься выше, пока, наконец, не достиг мозга. В стакане был компот из тех самых яблок, из-за которых он попал в изолятор. Олежка закрыл глаза и вспомнил солнечные зайчики на грудях у медсестры. Первый день в лагере подходил к отбою.

 

22 февраля 1980 года Олежка стал умнее. Технически, это должно было произойти двадцать третьего, но двадцать третье выпадало на выходные, поэтому подарки вручали в пятницу двадцать второго.

 

Тут нужна предыстория: на 23 февраля и на 8 марта в школах принято было дарить подарки. Тоже мне новость. Но первоклассник Олежка об этом не знал, когда однажды, перед двадцать третьим, после звонка, девочек попросили остаться в классе ещё на десять минут для объявления важной информации, которую не должны знать мальчики. Вот такой сексизм. Мальчишкам было интересно, и они дождались девочек, но те, ехидно улыбаясь, отвечали,  — «не твоего ума дело, придёт время, узнаешь». Это было обидно и раздражало. А на двадцать третье, одна девочка подарила Олежке открытку с «Двадцать Третьим».

 

Выбирать, кому дарить подарок на восьмое марта не пришлось, училка сказала, что мальчики должны подарить подарки тем девочкам, которые подарили подарки им. Просто и логично. Но разве так интересно, обмениваться открытками с девочками, которые не интересны тебе?! (и девочки и открытки, имеется ввиду). Книга — лучший подарок. У Олежки была самая любимая книжка Д. Дарелла, про зверей, и он решил, если подарит свою любимую книжку, пусть и не той девочке, которой хотел, то и остальные дети станут дарить друг другу более интересные подарки, чем открытки из Союзпечати. В книге он написал пожелание: — «Будь умнее» и чуть ниже подписал: —  «Олег». Это было, по его мнению, хорошее пожелание. Но ему в ответ дарили лишь открытки. Год за годом.

 

И вот, 22 февраля 1980 года, в конце уроков, к Олежке подошла девочка, уже третья по счёту, и ехидно улыбаясь, подарила книгу! Это была книжка Д. Дарелла, про зверей. Олежка открыл книгу и на титульной странице прочёл: — «Будь умнее Олег».

 

Олежка пошёл в магазин Союзпечать, купил одиннадцать одинаковых открыток с «8 марта», столько было девочек в классе, и одну подороже и покрасивее, для учительницы. Он одинаково их подписал « С 8 марта!». На восьмое марта он удивил всех своим вниманием к каждой, и ни к какой конкретно. А книга Даррелла ещё много лет радовала его.

 

В мае восьмидесятого все жили предвкушением первых Олимпийских игр на территории СССР. Ну как все? весь мир, за исключением полусотни стран решивших бойкотировать эту олимпиаду и, за исключением Астрахани. В Астрахани знали, что олимпиада это мировое событие, но Астрахань это не мир, и это тоже знали в Астрахани. Поэтому, в основном, все жили как обычно. Разве что, в магазинах стали появляться товары с олимпийской символикой, которые были чуть лучше других, таких же, но от этого, сильно дефицитнее.

 

Олежка вернулся из школы и проходя мимо амбара увидел необычную вещь — замок. В кованной, стальной двери амбара было три отверстия для вентиляции, Олежка посмотрел в каждое, но не увидел ни чёрта, а выключатель внутри. Нет, решительно Олежка не сможет успокоиться, пока не выяснит, что и от кого скрывают в амбаре.

 

Взяв спички с кухни, он зажёг одну, но дырочка маленькая и смотреть в одну, а светить в другую неудобно. Он чиркнул вторую, и пока сера не разгорелась, сунул спичку в одно отверстие, а глазом прильнул к другому. Ещё мгновение спичка разгоралась и наконец, засветила тусклым пламенем. В темноте амбара блеснула изогнутая труба. Потом ещё, зелёная. И наконец, при свете спички всего в метре от себя Олежка увидел новенький, хромированный, велосипедный звонок. Велосипед! Зелёный. Новый. Но почему дверь заперта, разве велосипед не для него? Мама хотела сделать сюрприз Олежке на первый юбилей, но не получилось.

 

Гордый, в окружении дворовой мелкоты Олежка выкатил новенький, складной, зелёный как трава и быстрый как искры «Салют». Велосипед был тяжёл, но накатист, шины легко глотали гладкий булыжник мостовой. Олежка долго налаживал высоту сиденья и руля с помощью суперсовременных болтов, которые можно крутить без ключей. Наконец, когда он удовлетворился, он встал на педаль…  он надавил всем весом, и тяжёлая машина тронулась с места, будто ничего не весила.

 

— Чтобы повернуть направо, наклонись направо, — крикнул кто-то из толпы.

Олежка тут же упал на бок как парализованный ослик. Он прикатил велосипед назад, и внимательно выслушал инструкции от каждого. Ключевым заданием было сразу вспоминать какая рука правая, а какая левая и рулить соответственно указаниям. Но именно это было невозможным, Олежка с рождения не понимал в чём секрет сторон, он их всегда путал, а мозг не успевал вспомнить, какой рукой он ложку держит.

 

Смеркалось, народу надоело и все стали расходиться. Никакие попытки научить Олежку кататься на велосипеде не увенчались успехом. Никакие. Почти все прокатились на его велосипеде, а Олежка не проехал и десяти метров.

— Давай я тебя на багажнике покатаю, — предложил один пацан. Он был взрослее, но у него не было своего велосипеда.

— Давай, пару кварталов с ветерком, — грустно разрешил Олежка, он решил, если его увидят заплаканным, то он просто сошлётся на ветер.

Так и прокатался Олежка до конца олимпийского сезона на багажнике своего собственного велосипеда. А гордость от обладания такой дорогой и редкой на районе машиной, была полностью уничтожена неспособностью научиться кататься самому. Самомнения это не прибавляло. Репутации тоже.

 

Весна восемьдесят первого была ранней. Олежка прокатил свой велосипед по всей Чеховой. Никого. Очень хотелось кататься, а Олежка не умел, а попросить было не кого, все, как назло, куда-то провалились. И тогда он спросил у меня, хочу ли я попробовать?

 

Я взял велосипед и просто покатил. Катить велосипед, держа за широкий руль не очень удобно. Удобнее всего держать одной рукой за сиденье, а за руль вообще не держать, но как им тогда рулить? Ради эксперимента я взял велосипед за седло рукой и, слегка толкнув, отпустил руль. Я полагал, что Салют сейчас-же упадёт, но он катился. И мало того, он катился в нужную мне сторону. Я же, совершенно машинально и ни секунды не задумываясь, рулил велосипедом, наклоняя его одной рукой точно в нужную мне сторону. Я прошагал всего с полминуты, и мне всё стало очевидно. Всё. Абсолютно.

 

Я развернул велосипед в сторону дома, встал одной ногой на педаль и сильно толкнулся. Я катился легко и непринуждённо, пока хватало инерции. После второго толчка я сразу сел на велосипед и нажал на педали. Чёрт, как же это невероятно просто, кататься на велосипеде. Зачем они мне всю голову забили своими «право», «лево», когда об этом ничего знать не нужно. Инерция и интуиция прекрасно ладят и без объяснений. Я так увлёкся разгоном, что при попытке совершить первый самостоятельный разворот я ушёл в локаут и разодрал колено. Сильно кровило, но я был в полном восторге. Я научился кататься на велосипеде сам, один, и не за день, не за час, а за один раз. И несмотря на то, что из-за разодранного колена я немного осторожничал на поворотах, на прямых, ни одна дворовая козявка меня догнать уже не могла.

 

Читать Олежка любил. Он прочитал много книг ещё до того, как научился читать (ему читали), и книги эти были умные, в СССР было много умных книг, даже для маленьких, и они были весьма годные. Например, об устройстве ДНК и происхождение видов Олежка прочёл ещё до школы. Да там и текст не нужен был, всё было ясно из картинок: вот клетка, вот ДНК, похожее на прядку волос, вот эволюция от ракушки до кукушки. Зачем текст? А когда он читать научился, то читал в основном научно-популярную периодику. Именно оттуда он и узнал о предстоящем.

 

Примерно год назад, в популярном журнале для взрослых ботанов, была статья про солнечное затмение. Но не сам факт затмения был интересен, про затмение Олежка уже знал из умных книжек с картинками, в статье говорилось, что полоса наибольшей тени будет проходить через волго-каспийскую низменность. Олежка не мечтал о том, чтобы поехать за затмением, это было недоступно советскому мальчишке, но когда затмение само приходит, разве можно его пропустить?! Тем более что в этом самом журнале говорилось и о том, что такое бывает раз в сто лет. Олежка понимал, что второго такого шанса в жизни не будет и начал готовиться заранее. Первым, он вырезал картинку с коронарным сиянием и наклеил её на крышку своего пионерлагерного чемодана, красотки из ФРГ его не интересовали. Затем Олежка стал доставать вещи, которые необходимы для наблюдения затмения: старые гибкие пластинки чёрного цвета, засвеченную и проявленную фотоплёнку, осколки стёкол от сварочных масок. Всё это было весьма дефицитным.

 

Смотреть затмение Олежку сослали в новенький и блатной пионерлагерь «Астраханские зори». Олежка уже не любил пионерлагеря, почему-то, но ему сказали, что лагерь ближе к морю, то есть, к центру затмения. Этот аргумент сработал.

 

31.07.1981  6:00

— Та дам!

— Союз нерушимый республик свободных… — орал репродуктор в палате. Вероятно, в советском союзе не хватало денег на будильники и поэтому вместо них использовали радио. А радио в советском союзе начиналось в шесть утра с исполнения гимна. Впрочем, сегодня Олежка вскочил как ошпаренный. Он знал, что сегодня произойдёт событие, которое бывает раз в жизни. Первое и возможно последнее затмение в жизни Олежки с максимальным перекрытием солнца луною. Ради такого можно и пораньше встать, — так думал Олежка до сего дня.

 

31.07.1981  6:30

Всех традиционно погнали на зарядку, она проводилась прямо под окнами корпуса. На небе ни облачка. Олежка щедро раздавал куски засвеченной плёнки и объяснял, как этим пользоваться. У некоторых, он заметил, уже были приборы. Обычно вожатые стояли спиной к солнцу, ведь им неприятно щериться на восход, но на этот раз всех построили строго наоборот: все дети стояли спиной к солнцу. Странно. Часов у Олежки не было, их в лагере ни у кого не было из детей, из-за этого он постоянно оборачивался на солнце.

— Кошаков, какого ты вертишься, как уж на сковородке? — заорал тренер.

— Так затмение сейчас начнётся, пропустим.

— Я тебе скажу, когда оно начнётся, — ухмыльнулся тренер и громко продолжил, — раз, два, три, четыре.

 

31.07.1981  6:41

Время шло, а инструктор и виду не подавал о затмении. Решительно пора смотреть и Олежка достал из кармана кусок сварочного стекла.

— Смотрите все, а то пропустите, такое раз в жизни бывает, — уверял всех Олежка.

— Да что ты за человек такой, Кошаков?! Ты чего тут саботаж устроил? Всем встать по стойке и повторять за мной, — кричал тренер, отнимая у детей то, что раздавал Олег.

 

31.07.1981  6:45

Без тёмного стекла на солнце было больно смотреть, Олежка щерился, и слезы обжигали щеки. Только раз в жизни. Только раз в жизни! Темнело, но кроме раскалённого пятна Олежка ничего не видел сквозь слезы.

— Я только ради этого сюда и приехал, я буду смотреть затмение, — что есть мочи орал Олежка.

Он подобрал осколок от бутылки под ногами и попытался смотреть на затмение через него, но, крепкие руки тренера схватили его за плечи и поволокли в корпус.

 

31.07.1981  6:48

Небеса померкли не фигурально. Десятки человек смотрели на Олежку как на умалишённого. Его увели и втолкнули в палату.

— Посиди здесь, астроном, — грубо усмехнулся тренер и ушёл, закрыв дверь на ключ.

Днём палату запирали, чтобы дети не сидели на койках и больше времени проводили на воздухе, лагерь-то оздоровительный.

 

31.07.1981  6:50

Олежка кинулся к чемодану. Там должна остаться засвеченная плёнка, пара кусочков. Он истерически выворачивал нутро чемодана, раскидывая вещи по палате, наконец он нашёл плёнку. Подбежав к окну, он прильнул глазом к куску чёрного пластика. Лишь на мгновение тень от луны, самый краешек, увидел Олежка. Затмение случилось.

 

Олежка сидел в пустой палате, по которой, тонким слоем, были раскиданы его вещи.

Зарядка закончилась, тренер отпёр палату и не стал закрывать. Он даже не стал ничего говорить, когда увидел палату изнутри, лишь сказал, что время завтрака. Олежка не пошёл. Не пошёл и на обед. В течение дня в палату заходили дети, включая из других отрядов, они выражали соболезнования, но Олежку это уже не трогало. Он понимал, что в этом мире много вещей не сходятся с тем, что он о них знает. Не математику или астрономию, не палеонтологию или физику надо изучать. Изучать надо устройство человеческой ненависти к нему. К Олежке.

 

Как мы видим, персонал лагеря оказался мудаковатым, однако лагерь был вполне блатным, он принадлежал большому комбинату перерабатывающему газ в серу. Кирпичные, двухэтажные корпуса, крытый кинотеатр и бассейн. А после ужина объявили дискотеку. Сказали, что приехал настоящий ВИА из столицы, и будет исполнять шлягеры вживую. Олежка не знал кто такой ВИА, но день после провала всей жизни нельзя заканчивать в одиночестве, и он поплёлся на дискотеку посмотреть на ВИА. Дискотека проходила на открытой площадке с канонической ракушкой. ВИА оказался не человеком, а группой нарядных лиц, которые шныряли по сцене, разматывая провода, подключая колонки и много раз повторяя в микрофон слово «сосисочная», видимо это был какой-то код. Олежка не интересовался девчонками, в нетерпении ожидающими начала дискотеки, его заинтересовала сцена, столько новых и необычных вещей он увидел впервые.

 

— Синий, синий иней, лёд на проводах... — взревел ВИА из столицы.

Кудрявая женщина в короткой юбке красиво пела, подходя так близко к краю сцены, что можно было разглядеть её трусики. Но Олежка был очарован не этим. Две вещи поразили его: — барабаны — точнее их звук. Их звук Олежка слышал, даже зажав уши, какой-то камерой под сердцем. Какая мощь! И сам барабанщик. Нет, красавцем он не был, он был даже неприятен. Но как он двигался?! Все четыре конечности двигались совершенно самостоятельно, не мешая друг другу, и извлекали сотни звуков одновременно. Уж у этого парня проблем с велосипедом не было подумал Олежка.

 

Олежка развернулся в сторону публики. Сотни глаз с упоением смотрели на сцену: взрослые и дети, девочки и тошнотики пританцовывали и кивали в такт музыке, и смотрели они не с ненавистью или насмешкой, они смотрели с восторгом. Какое странное состояние. Обычно Олежке не нравилось много народу, не нравилось и то, что смотрят в его сторону, но тут он на мгновение представил себя на сцене — а это может понравиться, — подумал он, — интересно, смогу ли я когда-нибудь?

[ZenBooster]

Продолжение будет? )