Ничуть... я уже не в том возрасте. Лучше быть хорошим дворником, чем плохим воином.
Я уже говорил в начале треда, таким надо родиться.
ИСТОРИЯ ПРИМЕРНОГО НАКАЗАНИЯ ПРЕЛЮБОДЕЯ,
НАГЛО УКЛОНИВШЕГОСЯ
ОТ ВЫПОЛНЕНИЯ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ
ИЗ-ЗА ПАГУБНОЙ СТРАСТИ К ЖЕНЩИНАМ
И ДОРОГО ЗА НЕЕ ЗАПЛАТИВШЕГО.
Примечание секретаря: изложена Председателем в виде исключения.
Когда-то, уважаемые джентльмены и леди, когда я еще не был председателем этого уважаемого собрания, я жил в тех же краях, что и уважаемый член нашего Клуба Аптекарей Пеля Мишель Алма-Атинский, и будучи таким же, как и сейчас, ревнивцем истины (особенно я ревновал, если истину изрекал кто-то другой) искал себе такого занятия, какое было бы необременительно, оставляло бы время для размышлений, а так же по возможности оплачивалось денежными знаками и было общественно полезным. И однажды подобное занятие мне все-таки подвернулось.
Есть в горах неподалеку от Алма-Аты метеостанция. Это дежурка, и вокруг – всякие термометры-барометры-психрометры, и трещотки, и вертушки, и прочая дрянь. Раз в четыре часа те, кто там работает, должны снимать с приборов данные и по рации сообщать в метеоцентр.
Добираться туда довольно долго – на вертолете и пешком немного, и работают там вахтовым методом. Получаешь на две недели продуктов, аккумулятор для рации – и развлекайся в меру фантазии. Только не забывай радировать данные. А состоит вахтовая бригада из двух человек.
Для меня дни проведенные там были сплошным наслаждением. Я читал Ли Бо, Фирдоуси, Конфуция, Омара Хайама и Джека Лондона, наслаждался мудростью их высоких мыслей, а также составлял ежедневные гороскопы, пользуясь имевшейся у меня книгой эфемерид. Достаточно свободный график работы позволял мне в равной степени заботиться о своем организме, соблюдать время печени, время глубоких медитаций и отпуска корней, час кошачьей потяжки и очистки сознания, а также пятиминутные беседы со Шри Бхагаваном. Иногда в медитативном видении приходил ко мне Заратустра, и мы с ним беседовали: "А правда ли, уважаемый Заратустра, что ты говорил, будто бы..."
Но что же это я... Сам же и нарушаю регламент. Вы меня одергивайте, пожалуйста. Так вот, это были для меня дни абсолютного счастья.
Но вот напарник мой, весь день, невзирая на противопоказания звезд, все время то шлялся по окрестным горам, то читал какие-то пустые и дешевые книжицы, то трепался с кем-то по рации, играл сам с собою в дурака, а будучи уличенным, говорил мне, что раскладывает пасьянс особого рода, и под конец первой недели стал пробивать воображаемому партнеру щелчки.
Он быстро истощил имевшуюся у нас водку, злобно и клеветнически укоряя меня в том, что я якобы выпью все в одиночку, что было совершеннейшая ложь. Я и вправду, выпил бутылочку, но не один, а с Омаром и с Заратустрой, я же не алкоголик – пить в одиночку!
Более всего меня злила его похоть. Он говорил только о женщинах, и когда я пытался при помощи цитат приобщить его к опыту мудрых, это было совершенно бесполезно, потому что он, как раз когда мы с Омаром и Зариком выпивали в сенях на свежем воздухе, прочел несколько моих книг, совершенно неверно их понял, и даже смел, невежда, отвечать мне цитатами из любимых мною древних мыслителей, приводя их совершенно не к месту. Невежда!
Когда наша вахта уже подходила к концу, выяснилось, что оба наших сменщика больны, и нам пришлось остаться еще на две недели. К исходу и этих двух недель нам сообщили, что если сейчас нас снять с вахты, то придется ломать график отпусков, и к тому же тяжелый физический труд в высокогорных условиях нашим сменщикам еще не рекомендуется. Вертолет доставил нам провизию, и улетел.
Играя сам с собою в дурака, мой друг и сменщик дошел до низости: если вторые две недели он честно пробивал, в случае проигрыша, щелчки и себе, то теперь он начал жульничать! У меня тоже дела шли неважно. Во-первых, я поругался с Заратустрой, который явился ко мне во время печени и настаивал на беседе, а я сказал ему из-за этого несколько резкостей, а он в ответ чуть не спалил дежурку, бросив мой собственный бычок в лужицу спирта на столе, да еще и выкрикивал неизвестно к чему "Я ничего подобного не говорил", и "Лучший канатоходец – мертвый канатоходец!", язвительно при этом добавляя, "А давно ли ты не ходил по канату?"
А во-вторых, Джек забрел ко мне как-то с Ситкой Чарли и Калтусом Джорджем, которым на Клондайке не разрешали пить, а тут они нагло воспользовались моим гостеприимством и выжрали весь спирт, прибывший с вертолетом, включая и тот минимум, который был необходим для обработки приборов, и тот, что мы выписали для протирки оптических осей. Напарник мне потом высказал все что думает обо мне и Джеке, Ситке и Калтусе, и почему-то напирал на то, что я должен обратиться к врачу, а и без того чувствовал себя препоганейшим образом – и вообще, что за манера начинать ссоры в десять утра, во время кошачьей потяжки и очистки разума!
Это было ужасно. Напарник совсем лишился рассудка, и даже ночью бредил женщинами, и их отдельными частями – особенно, стал вырезать цветные фотографии из журналов "Работница" (кто-то сдуру затащил сюда целую подшивку этого издания за 1964 год) и наклеивать их на стены в самых неподобающих местах, комбинируя с фотографиями мужчин из газет, дорисовывая скрытые детали шариковой ручкой.
А когда я беседовал с Шри Бхагаваном, он заявил, что больше не может здесь без баб, да еще с сумасшедшим в компании (Шри Бхагаван ужасно рассердился) и бросился из дежурки на улицу, сказав, что ушел в город...
Вернулся он через четверо суток разительно переменившимся, и даже согласился разделить нашу беседу с Омаром, Зариком и Джеком, поведав нам, что с ним приключилось.
Выбежав на улицу, влекомый похотью, он шел по горной тропе сквозь неистовствовавший в ту ночь ветер, промок до костей под дождем, едва не сорвался в пропасть, но выбрался на шоссе, и на попутной машине добрался до города. Там он едва дождался вечера, переоделся в совершенно пижонский прикид – итальянские джинсы, кроссовки "адидас" с синими полосками, майку с фотографией группы "КИСС" – и полетел на дискотеку. Сколько денег стоит эта без сомнения модная, но несколько бросающаяся в глаза одежда!
На дискотеке он увидел материализовавшуюся перед ним мечту – мощную полногрудую брюнетку с крашеной прядью на лбу, на высоких каблуках, в обтягивающей юбке и черных колготках. Он кинулся к ней и без артподготовки начал приступ. Вид у него был такой, что красавица просто не могла ему отказать, тем более, что была несколько старше по возрасту, чем большинство танцевавших на дискотеке девушек.
Получив ее адрес и приглашение явиться вечером, он, изнывая от желания, ринулся в магазин и купил там бутылку коньяка и коробку конфет, дабы соблюсти приличия, и за пять минут до срока явился, наскоро влил в женщину стакан дорогого напитка, дал дожевать конфету и повалил на кровать.
Через четыре часа дама прошептала, что хотела бы передохнуть, а он проревел, что рад бы, да уже не может остановиться и хотел было продолжать, но вдруг понял, что подруга его кричит, и не от удовольствия, а от ужаса, и причина ужаса где-то у него за спиной.
Повернув голову, он забыл о сексе. За его спиной стоял огромного роста мужчина в камуфляжном комбинезоне десантника, со знаками отличия майора ВДВ, и что всего существеннее – с кобурой на поясном ремне.
Дама стала лепетать какое-то весьма уместное в данном случае, "Ты непонялэтонеточтотыдумаешьятебевсеобъясню", но майор остановил ее властным жестом и приказал замолчать, после чего обратился к моему напарнику:
– Вытащи и сядь. Теперь надень штаны. Трусы не забудь. Иди сюда и садись на стул.
Напарник повиновался.
– Красиво явился. Коньяк дорогой. Рублей восемнадцать стоит. Конфеты красивые, дорогие. Сразу видно солидного человека. Одно только плохо. Небрит ты, братец – как будто только что с гор спустился.
Напарник не нашел ничего лучшего, чем сказать: "Д-д-д-д-да... С гор..."
– Ну, вот тебе раз! Я ведь тоже с гор – а в порядке. Ну да ладно – какая проблема. Сейчас устраним.
Через тридцать секунд приятель мой был надежно прихвачен к стулу той самой простыней, которая только что покрывала ложе наслаждений и совершенно обездвижен. А вскоре на столе появился утюг, под которым раскалялась салфетка идеальной белизны, за ними – одеколон, крем для бритья, помазок и очень опасная бритва. Майор снял ремень, раскрыл кобуру... и вытащил оттуда кусочек пасты ГОИ, натер ею правочный ремень, и стал бритву править, приговаривая при этом "Эх, молодцы немцы, десять лет бритве, но ведь настоящий "ЗОЛИНГЕН", отличная вещь!"
И стал он бедному моему приятелю щеки мылить. А потом, вытерев бритву специальной тряпочкой, тщательно выбрил на первый раз, особо прочувствованно лаская ему бритвой шею в области сонной артерии.
Бритье на второй раз сопровождалось высказываниями майора, вроде: "Ну вот, теперь парень хоть куда, хоть на свадьбу, хоть в гроб, родным и близким не стыдно будет показать, они гордиться будут, скажут, лежит как живой, а нос у тебя даже не завострится, вон толстый какой!" и тому подобными злыми шутками.
Потом он закончил бритье, и ласково приложил к выбритым местам горячий компресс (ту самую, из-под утюга, салфеточку), и освежил одеколоном "Русский лес".
– Спасибо... – как-то странно, на вдохе, пробормотал побритый.
– Да не стоит, не стоит! – весело отвечал майор. – Всегда рад помочь, а сейчас давай за знакомство выпьем по стаканчику! А то как-то негостеприимно с моей стороны.
И майор удалился на кухню, откуда вернулся с двумя бутылками водки, теркой для овощей и бруском хозяйственного мыла. Настругав полбруска в кружку, он плеснул туда водки, прикрыл кружку широкой ладонью и основательно взболтал, а потом долил водки до краев и заставил привязанного к стулу беднягу выпить до дна, а сам выхлебал такую же кружку, только без мыла. Повторив процедуру, он освободил пленника, надел на него ватник, вынутый из кладовки, задом наперед, застегнул на все пуговицы, и просунул в рукава швабру, предварительно оторвав от нее щетку.
Потом он вытолкал жертву в коридор и на лестницу, дал несчастному пинка, повернулся лицом внутрь квартиры, и пробасил: "А теперь с тобой поговорим!", обращаясь к притихшей в углу женщине.
...в начале седьмого появились первые прохожие, и все они отшатывались от жалкой и одновременно пугающей фигуры, шатавшейся из стороны в сторону и испускавшей омерзительные запахи. Какая-то сердобольная дворничиха вынула брезгливо швабру из его рукавов, и трясясь от стыда и ужаса, пострадавший из-за страсти приперся домой, немедленно залез в ванну, выбросил все, что на нем было, в мусоропровод, и мылся, мылся, мылся, но запах преследовал его повсюду, а еще тошнотворнее был запах мыла, и он вынес все мыло в коридор, давясь от отвращения, и терся содой, пастой для мытья раковин, стиральным порошком...
Заканчивая рассказ, он выставил на стол рюкзак водки, и начал пить ее нервно, давясь и кашляя. Вдруг он резко встрепенулся, вскочил и выбросил из комнаты мыло, эмалированную кружку и коробку из-под конфет. А потом сказал:
– Но ты глянь, как чисто побрил...
– Так это же позавчера было...- пробормотал я и все понял...
Борода у напарника с тех пор так и не растет. Он стал несколько эксцентричен. Не переносил мыла, кружек и конфет в коробках – ну это понятно. Выбросил в пропасть пузырек одеколона "Русский лес". Но зато он стал вместе со мной беседовать с Фирдоуси, С Омаром, Джеком и Зариком, а как-то забредший к нам на огонек Олжас Сулейменов, который как раз хотел спросить у меня совета, баллотироваться ли ему в депутаты, утешил его: "Ничего, дружище, гляди веселей! Алдар Косе тоже был безбородым!"
* * *
Аудитория встретила рассказ Председателя восторженными аплодисментами, но тут Председатель вспомнил, что как раз наступает время печени и поэтому он вынужден объявить закрытым очередное заседание, а так же пригласив всех желающих на его ежедневную десятиминутную встречу с Ричардом Бахом, который обещал сегодня привести в гости Будду и Сиддхарту. Да и Карлсон обещал заглянуть.
Протокол заседания вел секретарь Клуба Энди R.B. Сейчас, сейчас, Ричард, допишу и иду, вы там не пейте без меня!!!