Ох... мама, мама... Вас обманули, (впрочем как и многих), ТАМ не делают корректировки. ТАм проводят
, таМ делают из людей манекенов последовательно выхолащивая из пациента всё сколь нибудь человеческое.
«Привет, Катенька!
Наконец-то появилась возможность тебе написать. Ты уже, наверно, думала, и в живых меня нет – считай, почти полгода совсем не писала. После последнего нашего протеста и правда, сначала думала, не живая – но потом, как начала холод жуткий чувствовать - поняла, что жива. Медсестра говорит, что первым словом, которое я сказала за эти пять месяцев, было «Холодно».
Доигрались мы, Катенька…. Все боролись за что-то… Так страшно тогда было. Вот только и помню, что страшно. А что произошло – никто не помнит. Да и живых из нас осталось немного. Некоторые вроде и живые, и вроде неживые совсем.
Мы ведь поначалу, когда только разлом произошел, думали, за нами приедут, домой отвезут, героями объявят…. А потом, когда резко начало холодать, поняли – никто не собирается забирать нас отсюда. И нас не просто не объявят героями – нас, скорее всего дома считают врагами государства.
Но надежда умирает последней. Там, какие люди оставались, почти все убежали, а может, их эвакуировали – я не помню. Мы стали жить в домах, которые оставили люди. Все еще надеясь, что нас заберут, мы сжигали все, чтобы согреться. Но потом жечь стало нечего. Так мы сожгли несколько домов. А что было, когда закончились запасы еды, даже не буду говорить. Так мы теряли себя, становясь существами, которые пытаются выжить.
После разлома многие были сильно ослаблены. Больница осталась от прежних, живших здесь людей. Я пролежала пять месяцев в постели, ни с кем не разговаривая. Я это не помню – мне Света, медсестра, рассказала. Потом немногие, сохранившие сознание стали строить дома. Так на этом месте появилась деревня Мерзлянка.
Там мы с Сережей сейчас и живем. За границу нашего гетто мы выходить не можем, потому что разлом по нашей вине был, мы отравили холодом эту землю – вот сами теперь там и живем. Кто ж думал-то, Катенька, что так будет… Мы же свободы хотели для людей! Но не только поэтому мы не выходим – мы уже адаптировались к этому климату и неизвестно, что с нами произойдет за пределами гетто.
Что легко живем, конечно, не скажу, но и жаловаться смысла не вижу. Что на мороз-то жаловаться? Он от этого меньше не станет. На улицу мы выходим редко – можно совсем замерзнуть. А домик у нас хороший, Правда печку, как затопишь и отойти боишься, чтобы не погасла.
А нарушителей у нас в Большой дом сажают – это вроде вашей тюрьмы. Если человек совершил тяжкое преступление, его сажают в Большой дом, и он через полчаса умирает от холода. А если правонарушение не серьезное, то наказание минутами определяется. Кто один раз побывал в Большом доме, больше не хочет туда попадать. Потому в принципе, городок у нас спокойный, разгула преступности нет.
Какое сейчас время года – сказать не могу. Но, по-вашему, вроде как уже не осень, но и не зима еще. На улицу выходишь – глаза изморозью покрываются. Помнишь, ты мне шарфик дарила – такой длинный, полосатый? Так я его до сих пор ношу. Он какой-то особенно теплый. Я когда на улицу выхожу, закутываюсь в него до глаз – вот только глаза и замерзают. По привычке, зайдешь в магазин погреться, но это же не как у вас – здесь в помещениях тоже холодно. И видишь - у продавца такие же морозные глаза. «Смотрите, девушка, лед какой! У нас нынче скидка на него пятнадцать процентов!», говорит. Поднесешь к глазам зажигалку, осторожно, чтоб не заметил никто, отогреешь глаза и смотришь. Так здорово – можно смотреть! Прямо как у нас с тобой в детстве. Даже грустно становится.
Но самое страшное – это Мерзлота. Она – как у вас грипп. Если подхватишь ее, то все внутри замерзнет. Жить-то будешь, только без сердца, без души, все равно, что мертвый. Многие из наших сейчас так и существуют. Страшно так – неживые тела, в глазницах под ледяной коркой ничего нет, ходят, тепло ищут.
Поскользнешься на улице, и убьют тебя ради теплой крови. Ведь в них больше нет тех чувств, которые прививали нам наши матери. Они никого не любят, но и ненависти в них нет. Конечно, людей пока больше, но сейчас ожидается эпидемия Мерзлоты. Может даже, и не напишу больше…
Детей у нас нет во всей Мерзлянке. Потому что здесь ребенка, если и родишь, он не выживет, замерзнет. Потому мы тут все умрем, и никто о нас не вспомнит.
Как ты-то живешь, Катенька? Как мама наша? Что там у вас происходит? Напиши, все мне полегче будет. А вот иногда, знаешь, ложишься спать и все про дом вспоминаешь. И так тяжко на душе, что хоть вешайся.… Домой я хочу, Катенька…
Только наверно мы уже и не свидимся в этой жизни. Храни тебя Господь! Молюсь за тебя, моя дорогая. Не поминай и ты меня плохо. Твоя Таня».
Дочитав письмо, Катя, сложила его обратно в конверт. В глазах ее стояли слезы. Такие письма от сестры ей приходили нечасто, но всегда с исключительно красочными и яркими описаниями.
Ее сестра четыре года назад вступила в организацию каких-то народных ополченцев: о деятельности и названии этой организации Таня говорила мало. Объяснила только, что они хотят сделать Россию лучше, а при каком-либо государственном укладе им это казалось невозможным. Они долго что-то планировали и, наконец, к осени решили выступить с большой демонстрацией возле Кремля.
Численность демонстрантов была достаточно большой, но очень многие бежали, когда восстание пытались подавить. Когда восстание было подавлено, его активистов, в числе которых была и Таня, осудили.
Родные и друзья защищали Таню, как могли. В итоге ее отправили на лечение в психиатрическую больницу. Старшую сестру уверили, что это всего на месяц, а потом Таня вернется домой.
Но вот уже четыре года она находится в лечебнице. Там ее посадили на психотропы и молодая девушка стала безнадежной… Все это время Таня живет в придуманном мире, потому что демонстрация стала последним ярким событием в ее реальной жизни.
В лечебнице душевнобольные равны между собой. Но ведь если человек «душевнобольной», значит, уже никто не сможет оспорить то, что у него есть душа. Так ли уж хороши мы, «нормальные»?
Катя помнила, как ее маленькая сестра боялась врачей. Наверно они ей и казались теми существами, без жизни в глазах. Четыре года она живет среди белых халатов, среди безразличия и душевного холода, который Таня чувствовала физически. Катя даже не могла представить, насколько ей может быть страшно.
Но больше никто не обидит ее маленькую сестренку. Сегодня Кате позвонили, чтобы сообщить о таниной смерти. Ей нужно привезти вещи, в которых похоронят Таню. Катя взяла зеленое платье, которое очень подходило к Таниным чистым зеленым глазам. Но теперь эти глаза закрылись, так и не поддавшись холоду.
На улице стоял ноябрь – уже не осень и еще не зима. Катя заперла дверь. В глазах ее по-прежнему стояли слезы. Ее сердце переполняла ненависть к людям, которые поставили крест на жизни ее сестры. Катя нетвердой походкой пошла к автобусной остановке. Глаза ее покрывала ледяная корка, через которую ей предстояло смотреть на мир всю оставшуюся жизнь…